Декабрьским поздним вечером 1955года, на грузовой машине мы с соседской девочкой и ее отцом приехали в Махачкалу из далекого лакского села. Столица встретила кромешной тьмой немых улиц и промозглым холодом пронизывающего ветра. В неуютном и неприбранном колхозном дворе селения Кули, что тогда располагался при въезде в город, около Русского кладбища, нас обогрели теплом буржуйки, горячим чаем, сердечным приветствием. Назавтра мы были в Интернате Горянок, на четвертом этаже школы номер четырнадцать, что на улице Маркова. Нас приняла строгая, аккуратная, белокожая женщина с внимательным, изучающим взглядом голубых, теплых глаз. Она очень соответствовала сложившемуся в моей душе образу русских учительниц, которых мне приходилось видеть не только в кино, но и в своих селах. Учительницы, врачи, медсестры. Некоторые даже и родственницы, потому что замужем за нашими мужчинами. Мне, девятилетнему ребенку, конечно же, Екатерина Федоровна показалась старой. Но даже при этом я запомнила несоответствие седины ее пышных, волнистых, аккуратно уложенных в узел волос, молодому и красивому лицу. Отныне я ее подопечная. А ее имя я, пока могу произносить только на лакский манер – Йиккат1ирина Пёдаравна.
А недели две назад мой отец, известный лакский писатель, поэт, выпускник МГУ спросил меня, хочу ли я учиться в городе. К нему, директору школы-интерната Кулинского района в середине учебного года пришла «разнарядка» на двух девочек в Интернат Горянок. Ну кто же в детстве отказывается от какой-либо поездки куда бы то ни было. Я с радостью. На возражения и опасения мамы папа привел железный аргумент: «Зато она с детства и в совершенстве овладеет русским языком . А без него в жизни ничего достичь невозможно ». Папа был истый коммунист. Его героями были типы подобные Рахметову, Корчагину. Я тоже должна была хоть как-то им соответствовать. Мужественно преодолевать жизненные невзгоды. Так, как делал он сам. И в войне, и в учебе, и в жизни. А я, оказавшись, чуть не восемнадцатой в комнате- спальне интерната, будучи, по моему, самой младшей по возрасту, сразу поняла, что тепло и уют нашего многодетного дома, забота и любовь бабушки, дедушки и всей моей многочисленной и доброй родни, воля и простор наших гор и долин остались в дальнем далеке. Я заплакала. И проплакала добрый месяц, изрядно надоев и опротивев и воспитателям, и девочкам, и Екатерине Федоровне. «Ну что ж, детка,- сказала она мне однажды.- Видимо, ты не приживешься здесь. Я позвоню твоему отцу, и пусть он приедет и заберет тебя домой». «Нет!»- вскричала я. «Я не буду плакать больше. Я буду учиться». И перестала. И стала учиться. Я представила. Вот я вернулась в село, и подружки ухмыляются, не справилась, не получилась из тебя столичная ученица, это тебе не под крылом отца-директора. Представился осуждающий и разочарованный взгляд отца.
Екатерина Федоровна Невская стала моей первой, главной, любимой русской учительницей. Я попала в хорошие руки. И, вообщем-то, и в хорошее место. Екатерина Федоровна была директором Интерната Горянок. Ее имя произносилось с трепетом, с благоговением. И девочками, и воспитателями, коих было много и всех национальностей Дагестана. Надо сказать, что подведомственный ей интернат в те годы был чем-то вроде нашего института благородных девиц. Контингент был в основном из дочерей первых секретарей райкомов и другой районной номенклатуры, сельской интеллигенции. Порядок, заведенный Екатериной Федоровной, был строгий. В семь утра, заправив кровать, умывшись, девочки должны были выходить в широкий коридор, уставленный столами для занятий. В комнатах же хозяйничали дежурные, которые обязаны были буквально, вылизывать комнату, наводить там образцовый порядок. Строгая комиссия важно обходила в положенный час комнаты, и более чем пристрастно проверяла их санитарное состояние. В течение дня в комнаты девочки могли входить только по крайней нужде. И для того, чтобы переодеться в форму к школе на нижних этажах. Раз в неделю был банный день. Строгая «санитарная комиссия» в произвольно назначенные дни проверяла состояние волос, ногтей, белых воротничков, белья, школьной формы. Кстати, тем, у кого не было школьной ли формы, зимнего ли пальто, оно выделялось из интернатского склада, где добрейшая тетя Маша ворчливо и заботливо подбирала необходимое девочкам.
Потом получилось так, что Екатерина Федоровна стала моей учительницей русского языка. В следующем году моя семья переехала в Махачкалу, папа получил работу в Филиале Академии Наук. Я вновь была в семье, без которой я так жестоко страдала. А учиться я осталась в том же дружно сложившемся интернатском «девчачьем» классе. Вот там-то и преподавала Екатерина Федоровна. Ее уроки для меня были истым наслаждением. Но она была не только учителем, превосходным учителем, но и воспитателем, наставником, педагогом. Она учила не только русскому языку, но и культуре, искусству, истории великого русского народа. Она учила нравственности. Утверждала в нас достоинство.
Мой папа с младенчества, занимался со мной русским языком, покупал нам разные детские книги, читал их с нами, требовал перевод. Он вложил и в меня свою любовь к великой культуре великого народа. Потому тоже, уроки русского языка и литературы стали для меня ежедневным праздником. У меня был реальный шанс искупить свою вину перед Екатериной Федоровной (за месячное истязание ее своим плачем в интернате, да еще громко, на весь этаж). Я видела, что я ее радовала. Моя рука, которая на других уроках ( особенно на уроках математики) вместе с моими глазами готова была спрятаться хоть в подполье, на уроках Екатерины Федоровны взмывала вверх и трепетала при каждом вопросе.
Но однажды, не помню уже по какому поводу, Екатерина Федоровна, в сердцах сказала мне: «Ах ты, гадкая девчонка!» Я не обиделась. Я очень растерялась. Мне стало очень стыдно. Я довела Екатерину Федоровну до того, что она вынуждена была сорваться, сказать скверное слово! Позже, когда я читала в жизнеописании Махатма Ганди, что мальчик, которого он ударил, разрыдался, пристыженный тем, что вынудил к насильственному действию самого Махатма, я вспомнила и свой случай.
Когда Екатерина Федоровна вела урок, рассказывала биографии писателей, или говорила о выдающихся деятелях, художниках, артистах, ученых на «классном часе», она становилась красавицей. Ее одухотворенное лицо сияло в нимбе благородной седины волос. Мы с благоговением внимали каждому ее слову, каждой интонации. Мне кажется, она нас любила. В нашем классе было много очень талантливых и красивых девочек. Кстати, в интернате под руководством Екатерины Федоровны талантам уделялось большое внимание. Я, например, благодаря кружку пения при интернате и сотрудничавшем с ним Дому Пионеров под руководством легендарного Льва Тимофеевича, участвовала в Декаде Дагестанского Искусства в Москве в 1961 году. Пела, представьте себе, в Колонном зале Дома Союзов и по радио «Пионерская Зорька». Конечно же, после моего возвращения с декады, Екатерина Федоровна собрала детей на «классный час», и устроила мою, как сейчас сказали бы, пресс-конференцию. Естественно, там были и вполне искренние славословия в адрес политики партии и правительства, неустанно заботящихся о детях советской страны.
Я запомнила новогодний бал в интернате в декабре 1956г. К нему и девочки и воспитатели готовились загодя и увлеченно. Екатерина Федоровна поручила закупить материалы и все необходимое для костюмов. Бал-то был костюмированный. Мне молоденькая наша русская воспитательница порекомендовала стать грибом, как я понимаю, поганкой – с эффектными красными кружочками на белом фоне шляпки. Видимо, это было проще для изготовления. Но, как же я, на мой взгляд, была хороша! Мне помогали все, и воспитатели, и девочки постарше. На мне была крахмальная юбочка из марли с широкими оборками. Отбеленные мелом тапочки. Кокетливая маска из бумаги и марли, призванная скрыть мою таинственную личность, дабы я могла получить премию за костюм. Воспитательница, ведущая вечер, очень убедительно объявляла, что никак не может понять, кто же это прячется под таким искусно изготовленным костюмом. Я с великим удовольствием и удовлетворением разрешила их «сомнения», сняв маску в конце вечера. Конечно же, мы получили и подарки. Большие, увесистые бумажные пакеты полные конфет, фруктов, печенья, которые тогда для нас были более, чем желанны.
Мы, обожая свою наставницу, ничего не знали об ее личной жизни, о семье. Вот и сейчас я не знаю, откуда, как она попала в Дагестан? Из какой семьи была? Был ли, и кто был ее муж? Довольна ли была своей судьбой? Жалела ли о чем? Мы только знали, что у нее два сына. И заочно и платонически любили их за то, что они были ее детьми.
Во времена моего детства от многих русских людей в уличном общении часто приходилось слышать мол, мы вам свет принесли и так далее. Никогда не могла такое сказать Екатерина Федоровна и тысячи подобных ей представителей русской благородной, скорее всего даже дворянского происхождения, интеллигенции, истинно несущей свет великой культуры другому народу. А слова же, о привнесенном свете, чаще звучали из уст тех, кто сам в нем нуждался больше.
Екатерина Федоровна очень старалась развить нас всесторонне. С нами она проводила времени, едва ли не больше, чем дома. Однажды она решила поставить с нами спектакль. У нас в классе было много девочек, которые очень талантливо участвовали в художественной самодеятельности. Поскольку, тогда с Китаем мы были еще в дружбе, пьесу она выбрала китайскую, опубликованную в каком-то журнале для детей. О чем она была, напрочь не помню, но я играла там капризную и упрямую девочку, которую потом подруги перевоспитывают. Боже мой, как я была горда! Как я была счастлива. Мама мне сшила костюм «китайской девочки» так, как мы это понимали и представляли. Сделали «китайскую» же, конусообразную шляпу, какая была на рисунке в журнале. И на сцене актового зала школы номер четыре, куда к тому времени переехал интернат, в переполненном зале мы с огромным успехом показали наш спектакль. Екатерина Федоровна, которая оказалась очень терпеливым режиссером, талантливым сценографом, и вообще совместила в себе в этот раз чуть не все театральные профессии, была откровенно горда и рада. И за себя, и за нас.
Екатерина Федоровна, безусловно, была великим патриотом своей страны. Помню 12 апреля 1961 года. Полет Гагарина в космос. Всесоюзное ликование. Так, наверное, народ радовался и 9 мая 1945 года. Мы собрались во дворе школы. Наш директор, благороднейший Иван Ефимович, кстати, внешне, очень похожий на артиста Олега Ефремова, провел праздничный митинг. День объявили свободным от занятий. Но Екатерина Федоровна собрала нас в класс, да и нам самим не хотелось расставаться. Радость была общей. «Запомните этот день навсегда, девочки, - сказала Екатерина Федоровна, - Это победа нашего советского народа на все времена. И мы не можем не гордиться таким великим народом, и такой великой страной. Будьте и вы достойны, быть причастными к этим победам». На глазах у нее были слезы.
Знаете, в наше время, ну конечно, и трава зеленее была и деревья повыше. Но учителя, действительно были очень достойными любви и уважения людьми. Мы к ним относились почти как к небожителям. Они все держали нужную дистанцию. Мы никогда не могли застать учителя, например, поедающим что-то, делающим что-то личное, обыденное. Они не могли при нас обсуждать что-то личное, семейное. Их частная жизнь была очень дистанцирована от работы, от школы. В силу этого тоже, мы не всегда могли показать нашу любовь к своим учителям. Как я жалею сейчас об этом! Однажды, будучи уже взрослой, я встретила Екатерину Федоровну в городе. Маленькая, худенькая, тот же, преисполненный достоинства, взгляд голубых глаз. Как дела, то, се. И я сказала ей, от имени всех, кто у нее учился и русскому языку, и жизни, и достоинству, что мы ее очень любили, что мы ей благодарны за уроки благородства. Она очень обрадовалась. «Неужели! Мне это действительно очень приятно!» Екатерина Федоровна даже смутилась. А потом тихо, доверительно спросила: «Честно скажи, я не выгляжу дряхлой?» Как она могла выглядеть дряхлой, даже в преклонном возрасте. Она из той породы людей, внутренняя красота и состоятельность которых выше и важнее возраста. Как дагестанцы говорят, у которых НУР на лице.
А я здесь хочу поблагодарить тех, кто сейчас дал возможность нам, ученикам русских учительниц, выразить нашу запоздалую, очень запоздалую благодарность этим, без всякого преувеличения, великим просветителям, подвижникам, гуманистам, истинным интеллигентам. Жизненные невзгоды, бездумье, безвременье, да и откровенная лень не позволили нам, интернатским девочкам, пойти дальше планов, и собраться хоть раз, пригласить наших педагогов во главе с Екатериной Федоровной, и поговорить, поблагодарить их за уроки жизни. Мы сожалеем очень об этом. Я уверена, что среди прочитавших эти строки, обязательно еще будут тогдашние девочки, которые еще раз добром помянут нашу Екатерину Федоровну. Других наших учительниц, русских и не русских, которые в меру свих сил и талантов зажигали свет в наших душах. Готовили нас ко взрослой жизни.

Качар Гусейнаева. Редактор газеты «Илчи».